Очень тяжело у нас шло строительство каменного храма.
Причин, по которым стройка не двигалась, было много, но основная –это, конечно же, нехватка денег. Однажды Николай, мой первый помощник по строительству и алтарник, молодой мужик, молчаливый и богобоязненный, сказал,что его родной брат Анатолий, наш градоначальник, хочет встретиться со мной и поговорить. Я, зная его благочестивую матушку, а также труды и усердие самого Николая, наивно подумал, что его родной брат сможет помочь в строительном деле и хочет, видимо, дать нам для этого денег.
Итак, благодушно настроенный, я прибыл в назначенное мне время в казённый дом, на фронтоне которого развевался государственный флаг.
В приёмной секретаря не оказалось, и через широко раскрытую дверь я вошёл в огромный кабинет начальника. Пройдя кабинет, размером со школьный спортзал,я подошёл к комнате отдыха.
На столике у окна стояли несколько початых бутылок водки и пива, на тарелках лежали крупно накромсанные ломти сала, колбасы и хлеба. Сам хозяин кабинета, Анатолий, мужчина средних лет, более чем крупной комплекции, с бритой налысо головой и свёкольного цвета лицом, пил водку со своим помощником по финансовой части по фамилии Фуцман. Я поздоровался, попросил разрешения войти и сел рядом с ними на предложенный мне стул. Однако разговор пошёл совсем не так, как мне представлялось.
— Вот ты, поп, пришёл ко мне просить денег, — начал говорить Анатолий, — а я денег тебе не дам. Я считаю, что все вы – попы – жулики, мракобесы, толкаете людей в средневековье, голову дурите, мешаете людям жить и жизни радоваться. Ну ладно, мать моя – старая дура – молится с утра до вечера, ладаном всю квартиру свою провоняла, не продохнуть.
Но ведь и Колька, брательник мой, по её стопам пошёл, кроме Бога, ни о чём говорить не хочет. Ему надо, пока молодой, с бабами гулять, водку пить, пока здоровье позволяет. А он что?.. Я тут место ему подыскал хлебное – ничего делать не надо – коммерсантов контролировать и гонять, чтобы те не наглели и деньги мне вовремя платили, — так Колька отказался: не хочу, говорит, людей мучить, грязные деньги в руки брать. О как! Работать подо мной не хочет, а на стройку церкви. Значит, денег дай.
Слушай внимательно, попик, что я тебе скажу: перестань ты людям морочить голову со своим Богом. А не то, — он сжал свою ладонь в кулак, размером с небольшой арбуз, — я тебя так жиману, плевка мокрого не останется. Понял?
Ведь ты и сам-то, небось, в Бога не веришь. Только делаешь вид. Рясу носишь – ишь, Иисус Христос выискался. А на самом деле ты актёр-неудачник из погорелого театра. Тебе всё это нужно, чтобы людей обирать, наживаться, вымогать последние копейки у старух. Что я вас не знаю, что ли? Все вы пьяницы и бездельники, работать не хотите, дурью маетесь. Вы, попы, нарост на теле трудового народа. Вас надо срывать лопатой, а на этом месте создавать что-нибудь полезное для людей: дискотеку, ресторан или чего другое. А если ничего не подвернётся, то пусть уж лучше пустырь будет растоптанный, лишь бы вас не видеть и не слышать вашу брехню.
Короче, если я узнаю, что Колька у тебя там опять крутится – пришлю к тебе своих пацанов, они тебе руки-ноги арматурой переломают, инвалидом сделают, если не поймёшь по-хорошему. А теперь, поп, давай, садись ближе к столу, выпьем с тобой по стакану, да и закончим наш разговор.
Анатолий схватил бутылку водки и опрокинул её в стакан так, что горлышко звякнуло об донце, ловко налил до краёв.
— Бери, пей…
— Благодарствую за угощение, но я не употребляю.
II.
Как я вышел из кабинета и добрался домой, не помню. Казалось, что ещё немного, и я сойду с ума или умру. Предметы расплывались перед глазами, и я не понимал, что со мной происходит.Мне было невыносимо обидно и горько, что меня, Божьего иерея, так обесчестили, унизили, оплевали, надругались над моей верой. Я упал перед иконой Спасителя на колени и стал молиться. «Меня гнали и вас будут гнать», — вспомнил я слова Христа и, кажется, понял их смысл. Я стал молиться словами Иисуса: «Прости им, Господи, ибо не ведают, что творят», пытаясь преодолеть возникшее к Анатолию чувство отвращения и жгучей ненависти.
Умом я понимал, что нужно поступить по-христиански – простить Анатолия, пожалеть его, в духовной темноте сущего. Но жажда мести, как лесной пожар, охватила меня, и я ничего не мог с собой поделать. Уста мои шептали слова молитвы: «Спаси, Господи, и помилуй ненавидящих и обидящих меня, и творящих мне пакости, и не остави их погибнуть меня ради грешного», а в сердце бушевали огнём совсем другие мысли и желания. Я забыл в тот час: «Мне отмщение и Аз воздам».
«Господи, — взывало моё нутро, — почему Ты не заступился за меня, своего иерея? Зачем Ты позволил ему так поругаться надо мной и верой христианской? Почему Ты не оторвал ему голову и не выбросил вместе с поганым языком? Почему не рассадил ему чрево, не обратил его в камень или жабу?»
Незаметно для себя я начал в своём безумии роптать на самого Господа и на Его Божью волю, чуть ли не обвиняя Его, Владыку вселенной, в пособничестве Анатолию!!! Я захотел плакать, понимая, что слёзы облегчат меня и приблизят ко Господу, но слёз не было, как я ни тужился их вызвать, и с того момента душа моя закаменела.
Прошло несколько однообразно томительных дней. Я старался не вспоминать посещения Анатолия, но молился о его здравии, хотя ретивое и неуёмное моё сердце ждало и алкало ужасных известий о нём, ибо я был уверен – безнаказанными такие дела у Господа не остаются.
Примерно через две недели после описываемого события рано утром ко мне пришёл растерянный Николай и сообщил, что Анатолия хватил удар – кровоизлияние в мозг, инсульт. Его парализовало – обе ноги и левая часть тела отнялись у него, и язык тоже отнялся. Наши врачи не знают, как его лечить, и администрация собирается отправить Анатолия на лечение в Германию. Я не испытал тогда злорадства или мрачного удовлетворения от этого известия – в моём сердце была мёртвая пустота. Да и сам я был как неживой.
III.
Минуло с полгода. Отдалённо я слышал, что Анатолия в Германии подлечили. У него более-менее восстановилась речь, и сейчас он находится в нашей областной больнице. Николай несколько раз просил меня навестить в больнице Анатолия, поддержать его. Легко сказать – поддержи. А меня только от одного его имени с души воротит…
В канун Прощёного воскресенья Николай пришёл и сказал, что Анатолий просил меня зайти к нему в больницу поговорить. Дескать, хочет прощенья попросить и креститься ему надо. Однако, по разным причинам, у меня не получилось посетить больного.
IV.
Наконец Анатолий вышел на работу. Говорят, стал ездить по своему кабинету в инвалидной электроколяске, приобретённой в Германии, стоимостью, как новые «Жигули».
И вот случилось, что на Светлой седмице я приходил причащать одну болящую старушку. Её дом был рядом с городской администрацией. Николай, который был со мной в тот день, мягко напомнил, что его брат Анатолий сегодня на работе и ожидает меня к себе.
«Что же, — подумал я, — видно такова Божья воля. Нужно идти». В священнических ризах, не переоблачаясь, я вошёл в казённый дом.
У постового милиционера при виде священника с крестом от удивления отвисла челюсть, и он сделал слабое движение рукой к фуражке, словно хотел мне, как начальнику, отдать честь. Бесы, преизобилующие в этом месте, громко пища, разлетелись по разным сторонам и попрятались по углам и за статую некогда могучего вождя. Я беспрепятственно прошёл в уже известный мне кабинет городского главы.
За длинным столом горячо совещался актив. При появлении священника крик и гам прекратились. Все повернулись и воззрели на меня. Я прямиком подошёл к Анатолию, поздоровался с ним и спросил:
— Чего сидишь? Вставай, похристосуемся!
Я не узнал бы Анатолия, если бы встретил его на улице – так он исхудал и подурнел. По виду – глубокий старик… Только по председательскому креслу во главе стола заседаний я и опознал его.
— Как, батюшка! Вы разве не знаете? Меня парализовало, я даже встать самостоятельно не могу…
— Ничего, я тебе помогу, — я взял его под мышки, потянул вверх, поднял до своего уровня, перехватился поудобней, трижды поцеловал его в щёки: «Христос Воскресе!»
— Воистину Воскресе! – слабым шёпотом прошелестело мне в ответ.
— Батюшка, простите меня, я обидел тогда вас.
Я ощутил, что железобетонная плотина моего существа – моей гордыни, эта крепость и твердыня, рушится под напором слёз: «Господи, Иисусе Христе! Боже наш, прости нас!»
Я держал его в своих объятиях и с непонятным мне дерзновением и упорством стал сжимать его со всей своей силой, прижимая к себе, без конца лишь взывая: «Господи, спаси!!! Пресвятая Богородица, помоги…» Подступили и закипели на глазах слёзы. Не в силах больше сдерживаться, не вполне владея собой, я начал плакать, не ослабляя силы объятий. Слёзы катились градом.
Анатолий тоже начал плакать от накрывшей нас обоих благодати явного присутствия Небесной Силы.
Вдруг я ощутил, что у него в груди под давлением моих рук что-то громко хрустнуло. Я от неожиданности разжал руки, и Анатолий, потеряв поддержку, хотел было опуститься в кресло. Стараясь не упасть, он сделал шаг назад, замахал руками, как неопытный канатоходец. Устоял. Замер Затем сделал ещё один шаг назад. Удивился. Сделал ещё шаг назад. И ещё. Сделал ещё один шаг, пятясь вокруг стола задом наперёд.
Тут люди повскакивали, загалдели, обступили Анатолия плотным кольцом, и я, не привлекая к себе внимания, вышел на вольный воздух.
V.
На Духов день, когда я в грязной строительной робе бегал вокруг котлована, к нам во двор по непролазной грязи въехала чёрная машина. Из неё вышел Анатолий со своим Фуцманом и, тяжело опираясь на трость, чуть подволакивая левую ногу, двинулся ко мне.
— Батюшка, сколько денег вам нужно для строительства храма?
— 25 000, — говорю. – Смета у меня давно подсчитана.
Обращаясь к Фуцману, Анатолий сказал:
— Дашь 100 000.
— Но у нас… — начал было возражать Фуцман.
— Никаких «но», — жёстко оборвал его хозяин.
В четыре раза больше дал, чем я просил. Как библейский Закхей.
И я так думаю, что в тот же день пришло спасение всему его дому. Ибо Иисус Христос для того и пришёл, чтобы взыскать и спасти погибшее.
За сим конец, и Богу Слава.
Мирослав Гришин
https://vk.com/ot_unosti