Александр Васильевич Рождественский
Александр Васильевич РождественскийДень памяти (5/18 июля)
Невозможное человекам возможно Богу
Еще при жизни – краткой, как вспышка молнии! – этот молодой петербургский батюшка завоевал любовь десятков тысяч людей. Излучающий любовь, с летящей походкой – он всегда спешил кому-то на помощь – неутомимый и деятельный. В разных концах необъятной России благословляли его светлое имя.
Современники признавались: он владел тайной потрясать сердца людей до глубины души. Седовласые мужи с полной искренностью именовали его, годящегося им в сыновья – отец…
Воистину, он был отцом всем страждущим, угнетенным, обездоленным.
Александр Васильевич Рождественский…
Народный печальник. Апостол трезвости. Светильник, горящий во мраке безнадежной ночи. Пастырь добрый, к которому современники благоговейно притекали с тою же великой надеждой, что и к небесному его покровителю, князю Александру Невскому.
Кто он, и почему с годами не ослабевает интерес к этой выдающейся личности? Ответ, яркий и убедительный, дает сам подвижник в программной статье основанного им журнала «Отдых христианина»:
«Честно и талантливо описанная жизнь имеет вдохновляющее значение и действие на читателей. Она показывает, какое употребление можно сделать из жизни. Она одобряет наш дух, оживляет наши надежды, дает нам новые силы, увеличивает наше мужество и усиливает веру – веру в других и веру в самих себя. Она побуждает нас к деятельности. Жить с такими людьми, читая их жизнеописание и чувствуя себя под вдохновением их высоких примеров – значит вращаться в избранном обществе».
Отец Александр священствовал в переломные, предреволюционные годы и в полной мере ответил на вызовы сего времени. Его окружала та же, что и нас, «проклятая действительность». В высших слоях общества – безбожие тайное и явное, жажда обогащения любой ценой, преступное равнодушие к меньшей братии. Смута на всех этажах государственной власти, всесилие подкупа и взятки, произвол чиновников.
И полное бесправие простого народа – опоры государства, тела Церкви. От безысходности и отупляющей нужды «бедные люди» предавались горькому пьянству, а спаивали их столь же беспощадно и хищнически, как сводили под корень заповедные леса.
И мельчал, вырождался народный лес…
Но восстал иерей для спасенья скорей…
Что может противопоставить один человек, даже незаурядный, целой махине – армии откупщиков, кабатчиков, трактирщиков, спаянной жесткой круговой порукой? Свои алкогольные диверсии против русского народа они тщательно планировали и последовательно проводили в жизнь. Взывать к христианской совести губителей народного будущего? Бесполезно. Как правило, они были инородцами, и судьба народа Божьего их не заботила.
«Он не критиковал и не судил жизнь, отрицательные стороны которой ему были яснее, чем кому другому. Он переделывал ее по-своему, он облагораживал и одухотворял ее вокруг себя, он клонил ее туда, куда хотел. Интересно, что этот великий практик уклонялся от теоретических обсуждений; его дело было выбрать планы жизни и деятельности и немедленно их воплощать.
Он мне рассказывал, что в тот день, когда ему, по случаю поста, пришлось первый раз в жизни исповедовать народ, он из церкви еле дошел домой и почти без чувств повалился на кровать. Ему хотелось кричать криком от невыносимой внутренней боли. Перед ним разом обнаружилась вся бездна человеческого порока, все-то зло, какое гнездится в душе человеческой».
Из воспоминаний церковного писателя Е. Поселянина.
Другой современник отца Александра Рождественского протоиерей Стефан Остроумов подмечает:
«В нем не было гамлетовского колебания, он не приноравливался к наличным Условиям, но переделывал их. Этого же искал он и в других».
Санкт-Петербург. Храм Воскресения Христова (у Варшавского вокзала).
Итак, чрезвычайный идеалист, романтик, даже мечтатель – одновременно великий практик, у которого дело всегда опережало слово. Как соединялось, на первый взгляд, несоединимое? Непостижимой силой Божьей.
Е. Поселянин: «Он мог действовать, потому что в душе его жила необоримая, живая вера в несколько великих духовных сил: в верховную силу добра, в силу таинств православной Церкви, в силу церковной проповеди, в силу печатного слова».
Спешил делать добро
Отец Александр Васильевич Рождественский родился 11 октября 1872 года в фабричном селе Орехово Владимирской губернии, от благочестивых родителей протоиерея Василия Матвеевича и Анны Владимировны Рождественских.
Уже само рождение его было необычайно и знаменовало нечто особенное.
«Мой сын вечно спешил… — вспоминал впоследствии отец Александра Рождественского, — словно знал, что ему назначено немного лет жить на земле, но много сделать. Он и на свет-то явиться поспешил, родился за два месяца до естественного срока. В вате на простой русской печи мы его отогревали несколько месяцев, опасаясь самого худшего. Но сила Божия в немощи совершается: мальчик остался жить».
Он был сначала хилым и болезненным, вечно боявшимся простуды и необыкновенно нервным. Очень любил природу, часто уединялся в саду, в поле, и здесь, среди зелени и цветов, чувствовал себя совершенно счастливым.
Начальное воспитание Александр получил, конечно, от своих благочестивых родителей и рос в обстановке жизни священника старого времени: в праздники все члены семейства ходили в храм, рано вставали к заутрене, в доме перед иконами горели лампадки, соблюдались не только установленные посты, но и обычные среды и пятницы.
У маленького Саши постепенно вырабатывался характер, всех и каждого трогавший своей отзывчивостью и беспредельной сердечностью.
Когда он играл в кругу своих товарищей, был очень уступчив, старался всем угодить и никогда не искал среди них первенства; с удовольствием раздаривал свои игрушки и вещи.
Сиротство, нищета, горе и несправедливость трогали мальчика до слез. На развитие этой стороны душевной жизни ребенка оказала громадное влияние его добрая мать.
Это была чудная женщина; таких мало бывает на свете. Ее золотое сердечко отзывалось на горе и страдание ближнего. Анну Владимировну до глубины души могли потрясти слезы каждого, даже совершенно незнакомого ей человека. Ее взор светился безграничной лаской и приветливостью. В разговоре просвечивала простота и безыскусственность. С первого же момента она производила дивное впечатление, чаровала своей простотой и предоброй душей, и это обаяние при дальнейших встречах не уменьшалось, а наоборот увеличивалось, нарастало с каждым ее словом, ласковым движением.
На мать отца Александра буквально молилась вся прислуга в доме. В ней не видели госпожи, барыни, а замечали только доброе, отзывчивое сердце, чисто материнскую к себе любовь…
Эту-то сердечность, беспредельную отзывчивость на людские страдания и заимствовал от матери отец Александр. Только в нем самом это чувство любви к ближнему развилось еще больше, окрепло. И причиной послужила избранная им духовная дорога…
Живой, впечатлительный мальчик с необыкновенным чутким сердцем мог ли остаться равнодушным к урокам Божьего Слова? Таявшаяся в его сердце искорка любви нашла ответный пламень в Христовом Евангелии.
Если мать Саши можно было назвать человеком сердца, то отец отличался необыкновенной твердостью и непреклонной волей. Он был владыка дома. Все желания его спешили предупредить. Отца любили горячо, беззаветно – и в то же время уважали до какого-то благоговейного страха пред ним… Да это и понятно: он был выше всех по уму, по своему положению.
И от отца Александр получил в наследство твердость в достижении задуманного дела, недюжинный ум и так поражавшую всех неутомимость.
Мальчик отличался необыкновенной резвостью. Он был инициатором всех детских невинных шалостей, главарем сельских мальчуганов и при том всеми любимым, обожаемым. Его шалости не носили злого характера, и все в селе знали его чистое сердце и святую, добрую душу. Сашу зазывали в свои дома заводские рабочие, и здесь во время долгих, задушевных бесед он знакомился с трудящимся людом, его радостями и горестями.
Внутреннее убранство храма Воскресения Христова
Орехово стоит на реке Клязьме, на границе Владимирской и Московской губерний. Благодаря фабрикам известных Саввы и Викулы Морозовых это село приняло размеры города. Одних рабочих насчитывалось в нем десятки тысяч.
В величественном храме села Орехово протоиерей Василий Матвеевич Рождественский, отец будущего подвижника, прослужил много лет. Мальчик Александр ежедневно наблюдал весь уклад и домашний быт рабочего населения, видел его беспросветную нужду и ужасающее пьянство.
Вся главная улица Орехова, идущая от фабрик к церкви, была занята лавками, трактирами и кабаками. В праздник невозможно было пройти здесь, чтобы не натолкнуться на группы пьяных фабричных. Впечатления детства обычно самые глубокие. Крики, сквернословие, драки возмущали душу впечатлительного мальчика. Он слышит, как его отец борется с пьяным разгулом, как часто в храме умоляет своих прихожан вести трезвую жизнь. Немудрено, что уже тогда у Саши зародилась мысль отдать себя на служение этому несчастному люду.
На борьбу с мраком
Девяти лет от роду Александр поступил во Владимирское духовное училище, а по его окончании – во Владимирскую духовную семинарию. Здесь пылкий юноша все больше духовно укреплялся и расцветал в тот пышный цветок, который впоследствии так долго, но зато так чудно благоухал на ниве Христовой.
Товарищи по учению с любовью вспоминают: Сашу всегда видели, подобно кроту, роющимся в книгах училищной библиотеки и, подобно пчеле, вбирающим в себя отовсюду медок знания.
Пребывание в библиотеке было для Саши любимым отдыхом от занятий. Заберется, бывало, туда и роется в шкафах. Кажется, все книги переберет, пересмотрит… А зададут какое-либо сочинение – у Саши уж в одну ночь подысканы все необходимые источники.
В праздники он любил посещать семейство преподавателя Духовного училища В.Т. Георгиевского, который состоял библиотекарем и деятельным сотрудником Александро-Невского Владимирского братства.
Семейство это оказывало Саше самый радушный, ласковый прием.
Лишь только входил он, к нему с радостными возгласами бросались маленькие дети.
— Саша… Саша… Еще… еще расскажи, — цепляясь за него ручонками, просили они.
И Саша, поздоровавшись со старшими, садился на диван, целовал по очереди каждого ребенка и начинал рассказывать… Рассказы его были просты и задушевны. Темами служили трогательные жития святых, повествования из жизни первых христиан.
В этом же семействе Саша знакомился с деятельностью Владимирского духовно-просветительского Александро-Невского братства. С горячим интересом просматривал он все отчеты братства, которые хозяин дома составлял на его глазах, и целыми часами беседовал с ним. Он впоследствии сам говорил, что именно Владимирское братство подало ему первую мысль основать в Петербурге Общество трезвости того же наименования.
В занятиях Александр был чрезвычайно усидчив и настойчив, по успехам шел первым, первым и окончил семинарские науки.
Среди товарищей Саша пользовался всеобщей любовью. Более деятельного, более подвижного воспитанника в то время не было в семинарии. Сашей устраивались различные прогулки, пикники, организовывались вечеринки, концерты. Ему уже тогда очень нравилось сплачивать людей вокруг себя в один тесный кружок, единую семью.
Он страстно любил пение и в частых прогулках нередко говорил товарищам:
— А что, братцы, не спеть ли нам?!
— Споем… споем, Саша! – весело отзывались они и как-то загадочно улыбались. Начиналось пение… Но Саша, к своему великому несчастью, не обладал ни голосом, ни слухом. Остаться же безучастным ему не позволяла подвижность натуры. И Саша пел, но при этом фальшивил немилосердно.
Но все это у него выходило так просто, так хорошо, что товарищи не могли налюбоваться на безголосого Сашу… Они ласково, добродушно улыбались ему…
Вина Саша никогда не пил.
Товарищи ни за что не могли склонить его выпить хоть одну рюмку водки.
Кровью пахнет, говорил он, отстраняя предлагаемую рюмку.
— Как кровью?! – непритворно изумлялись те.
— Так… Много из-за водки пролито крови… много драк, убийств… Ну и пахнет… Не могу пить!..
Знаменитая икона храма «Неупиваемая чаша». Перед ней каждый понедельник в 18 часов читается акафист об исцелении больных и от недуга пьянства
Не смотря на свою постоянную трезвость, Саша не мог не принимать участия в дружеских пирушках. В этих случаях он исполнял самую неблагородную, прозаическую работу, был у товарищей и за лакея, и за хорошую, заботливую хозяйку…
Глядя на подвижного, всегда чем-нибудь увлекающегося юношу, нельзя было и подумать, что он изберет себе духовную дорогу.
В северной столице: огонек живого дела
Еще во Владимире будущего подвижника тянуло в северную столицу.
— Вы представить себе не можете, как страстно хочется мне в милый Петербург, — говорил он нередко своим товарищам.
— Почему?! – удивлялись те. – Не все ли тебе равно, пошлют ли в Москву, Киев, Рязань?
— Нет… нет, — восклицал он. Там жизнь бежит быстрее… Там люди не прозябают, а горят на своем деле…
В 1893 году Александр поступил волонтером в Санкт-Петербургскую духовную академию. В тот год Владимирская семинария не получила запроса из Петербурга. Семинарское начальство предлагало лучшему выпускнику ехать на казенный счет в другие академии, но он отказался от всех назначений. Только в северную столицу!
— Туда, туда, где много дымящихся фабричных труб, — Говорил Александр. – Там грохот колес и лязг металла глушат духовную сущность человека, стирают у него образ Божий. Там нужны работники, живые люди. Там много горя народного… там люди – камни… Поработаем!
Еще будучи студентом Петербургской духовной академии, Александр Васильевич с радостью ухватился за предложение Общества религиозно-нравственного просвещения проповедовать среди рабочих. Он охотно посещал фабрики и заводы и своим горячим, искренним словом привлекал к себе толпы рабочего люда.
Более неутомимого, более деятельного студента в то время не было в академии, и огонек живого христианского дела отца Александра начал разгораться.
В 1897 году Александр Васильевич Рождественский прекрасно оканчивает Академию со степенью кандидата богословия и поступает священником к Воскресенской церкви Общества религиозно-нравственного просвещения в местность глухую и пьяную, где царил бесшабашный разгул, беспробудное пьянство. Выбор был сделан неспроста: церковь находилась вблизи Варшавского вокзала, в районе, населенном фабрично-заводским и мелким торговым людом.
Молодому батюшке было всего 23 года.
Известный церковный писатель Е. Поселянин рисует такую мрачную картину:
«Есть в Петербурге унылый квартал, наводящий на меня после привычных нарядных улиц столицы самое скверное настроение всякий раз, как я по нему проезжаю. Это – Обводный канал в части у Варшавского и Балтийского вокзалов, с упирающимися в него проспектами.
Тут летом ветер носит облака пыли от берегов некрасивого, необделанного канала; из ворот выбегают грязные ребятишки; из портерных, покачиваясь, выходят рабочие навеселе, так как это квартал простого трудящегося населения.
Много его тут. Разные заводы, и громадное количество служащих на линиях Варшавской и Балтийской железных дорог. Многие из них после трудовой недели застрянут в кабаке и выйдут из него, пропившись до последней нитки и утратив всякий намек на образ Божий…»
Но словно не замечал всех этих ужасов жизни молодой пастырь Александр Рождественский.
— Какой благодатный уголок! – искренне восхищался молодой пастырь своим местом. – Здесь есть над чем потрудиться… Непочатый край дел. Лишь бы хватило сил…
И подвижник ничуть не лукавил. Душевные немощи народа заставляли его глубоко страдать. Чтобы внести луч света в сломленные, объятые мраком души, чтобы побороть эту власть зла, — он и отдал без остатка всю свою молодую ревность.
Он не был из тех деятелей, которые любят свой народ отвлеченно, кабинетно.
Батюшка более, чем кто другой, понимал, как удивительно сложен русский человек и как непостижимо уживаются в нем одновременно несколько ничуть не схожих настроений.
Свято-Троицкая Сергиева пустынь в Стрельне, сюда с последним крестным ходом пришел апостол трезвости Александр Рождественский.
Он не идеализировал народ, не закрывал глаза на его недостатки, любя его той умной, прочной любовью, которая прекрасно видит все дурное в любимом существе, прощая ему это дурное за все, что есть в нем благого.
Благовест над «Варшавкой»
Отец Александр задумал и совершил громадное, бессмертное дело: 30 августа 1898 года его попечением при Воскресенском храме у Варшавского вокзала рождено было Александро-Невское Общество трезвости, в память святого благоверного князя Александра Невского.
В день открытия в его члены было принято 151 человек, через год – более 3000, через семь лет – свыше 70 000 членов!
Закономерно, что колыбелью народной трезвости стала именно «Варшавка», как любовно и по-родственному называли церковь окрестные жители: здесь рабочий люд чувствовал себя как дома.
«Как благовест, разнесся над Петербургом призыв к трезвости, и началось народное паломничество на «Варшавку». Народ как-то сердцем почувствовал своего батюшку, имя его стало чрезвычайно популярным в народной бедной массе. Горькие, до последней степени опустившиеся, потерявшие облик человеческий алкоголики шли к отцу Александру за его молитвой, поддержкой и утешением; страдалицы-женщины вели своих несчастливых, ослабших от вина мужей, сыновей.
Какая неказистая, грязная, обтрепанная толпа наполняла, особенно в праздничные вечера, Воскресенскую церковь. В ком бы не вызвала она брезгливости, недовольства, презрения! Но истинный народник Александр Васильевич был с этой толпой чрезвычайно нежен, бесконечно терпелив: он глубоко верил в возможность исправления и обновления людей.
Неподражаемо умел говорить с народом Александр Васильевич, умел коснуться сердца, воодушевить… Для многих эти задушевные беседы и живая искренняя молитва отца Александра были минутами чрезвычайного подъема духа, минутами просветления…
Народ, как высохшая, растрескавшаяся почва, жаждет воды живой, ждет утешения веры, молитвы и живого слова.
И немало из приходящих оставляли свою страсть: из безнадежных пьяниц становились трезвыми людьми, хорошими работниками, прекрасными семьянинами. Русь пробуждалась…» — рассказывал современник подвижника, отец Евгений Кондратьев.
Божий порядок
Бледный деревянный храм-барак вдруг принял вид благолепно обставленной духовной врачебницы, куда тысячи труждающихся, обремененных и страждущих потянулись отовсюду, как тянутся тепличные растения к весеннему солнышку…
— Пойдем в храм, что у Варшавки. Он зимой холодноват: деревянный, но в нем душа согревается благодатью; в нем чувствуется присутствие животворящей и всеисцеляющей силы Божией…
Так говорили жители вероломного, закопченного Петербурга.
Это было царство евангельской истины, которую принес и возвестил в этом темном углу молодой батюшка отец Александр.
Богомольцами «Варшавки» стали, в основном, фабричные труженики. Часть их работала в мастерских Варшавской железной дороги, другие на вагоностроительном заводе Речкина за Московской заставой, третьи – на резиновой фабрике Российско-Американского Общества, четвертые были с Митрофаньевской мануфактуры, остальные же с мелких окрестных фабрик и мастерских по Обводному каналу. Бывали у «Варшавки» богомольцы и с Васильевского острова, Петербургской стороны и Охты.
Воистину, с первых дней существования это был в полном смысле народный храм. В нем и в церковном доме постоянно толпился народ – взрослые и малые дети; то они за богослужением или беседой, то в школе, то на чтении «с туманными картинами», то в библиотеке с читальней, то на спевке.
Живая проповедь, уставное богослужение, общенародное пение, художественное исполнение церковно-любительским хором лучших произведений духовной музыки – вот притягательный магнит, который понуждал многих богомольцев с далеких окраин столицы пешком плестись «в убогий деревянный храм», не знавший пустоты ни в праздники, ни в будни. Славился необычный мужской народный хор «Варшавки» (в пору расцвета он насчитывал почти 80 человек), которым управлял особый регент.
Могилу отца Александра на Никольском кладбище Александро-Невской лавры украшает надгробие-колокол, увенчанный крестом.
На чтения с «туманными картинами» при помощи «волшебного фонаря» народ буквально валом валил. «Чуть не с бою берется всякое местечко, откуда можно видеть и слышать. Даже лестница и площадки перед залом бывали заполнены слушателями», — вспоминали очевидцы.
Да и где еще простолюдину узнать столько неизведанного, интересного, притом почти бесплатно! Тут и путешествия по Святой земле, и, полные скорбей, столь близкие народу, жития святых – Александра Невского и Сергия Радонежского, великомучениц Екатерины и Варвары, Алексия, человека Божьего. Вместе с рассказчиком – обычно священником храма – благодарные слушатели переживали и Крещение Руси, и нашествие татар, и Мамаево побоище, и Смутное время.
Вход на духовные чтения из-за огромного наплыва желающих был открыт только по книжкам Общества, ценою в 3 копейки. И даже при такой символической плате доходу от чтений за год поступало свыше тысячи рублей! Иногда вместо билетов при входе продавали издания Общества просвещения. Вырученные деньги расходовали на содержание бесплатной школьной столовой, покупку одежды и обуви для беднейших детей.
«А результаты? – задались однажды вопросом на одном из ежегодных своих собраний члены общества. – Их нельзя ни взвесить, ни смерить: они в духе человека».
Было приятно видеть, вспоминали очевидцы, как напряженно обыкновенно слушала толпа отца Александра. Глубоко отрадное впечатление производили эти собрания наработавшихся за день людей. Чем бы могли быть эти вечера их при господстве кабака и чем стали теперь!
Отец Александр считался одним из лучших столичных проповедников. Часто после беседы его обступали слушатели, выражая свое удовольствие и задавая вопросы.
Он был неистощим в темах. Где ни прочтет – в книге, в газете, журнале – что-нибудь хорошее и подходящее, непременно принесет своим трезвенникам. Говорил просто, убежденно и пламенно. Мысли и рассуждения для своих проповедей черпал решительно отовсюду: из «мирской» книги, житейской встречи, только что услышанного им рассказа.
Поздно вечером поднимался он из зала в свою квартиру (она находилась здесь же, на третьем этаже церковного дома), и, когда его трезвенники уже давно покоились мирным сном, продолжал трудиться, и все для них.
Община Христова – одно сердце и одна душа
Это была «духовная армия», готовая всюду пойти за своим руководителем. Она толпами устремлялась на богомолье по зову «от Вашавки»; она же ломилась на беседы, устраиваемые для не в разных концах Петербурга. Эта армия отца Александра была его силой, его радостью… Для нее он нес неимоверные труды личной проповедью, своими прекрасными изданиями, всей жизнью.
Слово настоятеля Воскресенского храма было для трезвенников законом. Его поучения повсюду пробуждали в слушателях восторженную радость. После бесед с батюшкой им не хотелось идти «назидаться» еще от раскольников или сектантов.
«Какой высокой заслугой для духовенства, — мечтал отец Александр, — было бы поднять приникший ныне к земле народ и возвести глаза его к небу!» Он верил, что так именно когда-нибудь и будет. Церковь не раз спасала уже русский народ, избавит его от опасности духовной смерти и теперь, лишь бы пастыри – ближайшие служители Церкви – поскорее и горячо, а главное дружно взялись за дело…
Подвижник стал живым примером безграничной и самоотверженной преданности делу, а порой и укором для своих собратий-священников. Сколько других светильников возжег он – ведомо одному лишь Богу.
Через семь-восемь лет священства, по свидетельству протоиерея Философа Орнатского, батюшку Александра называли уже «старцем по духу». К нему приезжали отцы даже из провинций учиться отрезвлению людей. На пастырский зов его шли тысячи людей, он возвращал их к образу Божию, к трезвой жизни, к семье».
Вскоре евангельский совет Александро-Невского Общества трезвости стал все больше и больше разливаться по Петербургу и его окрестностям. Одно за другим начали открываться отделения Общества: на Васильевском острове, на Петербургской стороне, на Большой Охте, в Литейной части, на Путиловском заводе, в селе Мартышкино, даже в Луге. Это были просветительские центры для простого люда: с молельными домами и библиотеками-читальнями при них, с чтениями и беседами, сопровождаемыми световыми картинами.
«Куда ни глянь, везде неправда…»
1-го января ежегодный крестный ход трезвенников на могилу Александра Рождественского.
Да, священник Александр Рождественский не понаслышке знал о кровоточащих язвах простого люда. Отгородиться не замечать? Так поступали многие образованные и вполне благополучные люди, боясь признаться самим себе в равнодушии и приспособленчестве. Он же бил в набат. Каждым мгновение своей короткой жизни, которая, собственно говоря, ему уже и не принадлежала – только страждущим.
— Каждый день вечером Петербург считает нужным веселиться, — с горечью восклицал подвижник. – До веселья ли тут, когда азиатские полчища облегают наши города на окраинах, а в нутри России народные волны яростно бьют в стены столицы и просят об улучшении их жизни! О, если бы бесполезно расходуемые силы, время и деньги городские жители употребляли на образование бедного трудящегося класса и на улучшение его быта.
Пробуждение народное внушало батюшке надежду на добрый исход, настроение молодежи – печалило. «Тяжелы не несчастья на море, а то, что наша молодежь беспокоится и бунтует, — писал он. – Горный институт закрыли на два года. Высшие женские курсы также закрыты. Чем больше знакомишься с рассказами о подвигах этих наших «революционеров», тем больше убеждаешься, что это ужасные эгоисты. Для них нет ни родственной любви, ни простого чувства жалости. Они готовы идти по трупам родных.
Священная присяга: за Христа, за трезвость!
Запись в члены Общества трезвости происходила сначала по воскресеньям, а затем ежедневно после литургии и всенощного бдения. Перед иконой святого благоверного князя Александра Невского вступающие давали обещание не пить спиртного назначенный срок: три месяца, полгода, иные дерзали – целый год.
Не только уговорить человека пьющего (или непьющего) произвести обет трезвости было задачей отца Александра. Он старался прилепить трезвенников крепко-крепко к Церкви. Чтобы за тою сладостью, какую дают душе высшие духовные радости и впечатления, им окончательно опротивели грубые наслаждения дурмана, которые они раньше искали в вине.
Как помочь нашему общерусскому горю?
Как удалось так много успеть? Ответ прост. Принцип соборности (делать все открыто, на виду у паствы), бескорыстного служения друг другу, начиная с «головы» («кто хочет быть первым, пусть будет всем слуга»), пронизывал все начинание общества.
«Бедные люди» северной столицы почувствовали, что не одиноки более. При Воскресенском храме открылась первая работная контора: вчерашним пьяницам там подыскивали рабочие места. Некоторые хозяева торговых и ремесленных заведений в Петербурге принимали к себе народ не иначе, как только после записи в Александро-Невское Общество трезвости.
Строим храм – созидаем души для Бога
С первых же шагов своей службы в Воскресенской церкви отец Александр стал заботиться о поиске средств для постройки нового каменного храма. Об этом же пеклось и Общество религиозно-нравственного просвещения во главе с отцом Философом Орнатским. Средства явились скорее, чем ожидал настоятель. И 25 июля 1904 года совершена торжественная закладка каменного храма. Надо было видеть радостное лицо отца Александра!
Впрочем, некоторые отнеслись к его поспешности и широкому масштабу весьма критически. «Я сам лично слышал от одного подрядчика, строителя церквей, большое осуждение всем его начинаниям, — вспоминал И. Ювачев. – Но храм Воскресения Христова успешно вырос в колоссальный памятник, вершитель всех дел настоятеля. Этот каменный храм – лучший свидетель, какая тесная дружественная связь возможна между пастырем и прихожанами».
Издание книг для народа – духовная милостыня
«Он создал для трезвенников целую литературу – посмотрите заголовки книг: он хотел дать азбуку трезвости, убеждал, что пить до дна – не видать добра, стремился заполнить отдых христианина, привести всех к трезвой жизни», — с восхищением напишет впоследствии протоиерей Философ Орнатский.
Тиражи общедоступных книжек исчислялись сотнями тысяч и завоевали обширный круг читателей, многие из них выдержали по несколько изданий.
В такие-то времена вышел на свою ниву Божий работник Александр Рождественский.
После крестного хода панихида на могиле народного печальника.
Господь даровал верному рабу Своему великий талант писателя-редактора. По сути, он стал первопроходцем в издательском деле, создав новый тип просветительской литературы для народа.
Отцовский завет трезвости
В непрерывных и чрезмерных трудах подвижник истощил себя и совершенно расшатал свое здоровье. К докторам батюшка не любил обращаться. Но когда появились признаки утомления, то, по настоянию супруги, весною 1905 года к нему был все-таки приглашен знавший его доктор, который и предписал ему полный отдых на все лето.
— Нет, это невозможно, — говорил отец Александр, — это для меня смерть, — и по-прежнему продолжал свою всезахватывающую жизнь и деятельность.
В начале июня 1905 года он почувствовал значительное недомогание и накануне дня, назначенного для крестного хода в Троице-Сергиеву пустынь, у него было повышение температуры. Его друзья-трезвенники упрашивали его остаться дома, но он и слушать не хотел. И – пошел на двадцативерстное расстояние, несмотря на упадок сил, на страшную жару и пыль.
И что это было за удивительное, величественное, не поддающееся описанию народное шествие!
Такого множества святынь, такого стечения многих тысяч паломников не запомнит, кажется, ни одно религиозное торжество.
Отец Александр бодрился, ни разу не выказывал признаков утомления. Вдохновляемый внутренним огнем, он, напротив, всю дорогу запевал трезвенникам и, когда достиг пустыни, лицо его было покрыто пылью, как бы маскою… Он пел, в последний раз пел свою песнь Богови.
Этот грандиозный крестный ход в Троице-Сергиеву пустынь 12 июня 1905 года, можно сказать, стоил подвижнику жизни.
«В пустыни, изнемогая от усталости, он имел неосторожность выпить два стакана холодного кваса. Открылся брюшной тиф, — вспоминал Е. Поселянин. – Он чувствовал, что умирает. И, исповедуясь перед Причастием накануне у отца Философа, он просил его, как председателя Совета Общества, обеспечить его вдову и ребенка».
Когда 5 июля на площади был отслужен молебен преподобному Сергию, отец Александр отошел. Ему было всего 32 года. Сгорела ярко пылавшая на свещнице Божьей свеча.
В двенадцать часов дня 5 июля три мерных, заунывных удара колокола Воскресенской церкви Общества распространения религиозно-нравственного просвещения оповестили о кончине молодого, но выдающегося столичного пастыря, основателя и руководителя Александро-Невского Общества трезвости, отца Александра Васильевичи Рождественского.
В тот же день печальная весть облетела жителей столицы, заглянула в убогие лачуги осиротелого рабочего люда, и кровью облилось сердце бедного труженика… Умер тот, к кому привык он спешить со своим мучительным горем, делиться беспросветной тоской и отчаянием.
Всю ночь накануне похорон народ не расходился из Воскресенской церкви, зажигал свечи у гроба и в глубоком молчании слушал чтение иереями Евангелия, которое прерывалось лишь служением панихид.
8 июля началась заупокойная литургия, которую совершал преосвященный Кирилл в сослужении архимандрита Троице-Сергиевой пустыни Михаила, протоиереев К. Ветвеницкого, А. Дернова, Ф. Орнатского.
Сонм духовенства, около сорока священнослужителей, совершил грандиозное по своему чину и в то же время чудное и умилительное погребение.
Предводимый архиереем Божиим собор пастырей, облаченных в белые пасхальные ризы, поднял гроб на свои рамена…
Пение, вопли, рыдания, вырывающиеся из тысяч грудей, в которых трепетали любящие отца Александра сердца, печальный перезвон колоколов – все вдруг смешалось в один бесконечный тяжкий стон!..
Белый гроб среди моря обнаженных голов медленно и тихо плыл, как по волнам…
«Особенно плакали слабые алкоголики, — поведал один из участников прощания. – Им удавалось после бесед отца Александра сдерживать себя по месяцу и более; но теперь они боялись и взглянуть в свое будущее».
Сперва гроб обнесли вокруг Воскресенской церкви, а затем, в предшествии Путиловских хоругвеносцев, процессия направилась в Александро-Невскую лавру на Никольское кладбище: по Измайловскому проспекту, через 1-ю роту (ныне 1-я Красноармейская), по Загородному проспекту, Владимирской улице (ныне Владимирский проспект), Стремянной улице, Николаевской (ныне улица Марата) и Невскому проспекту.
Каждый год 18 июля, в день памяти апостола трезвости народного печальника Александра Рождественского, панихида на его могиле.
Шествие останавливалось у каждого храма на пути, из него выходило духовенство с народом, и, присоединившись к общей процессии, служило сообща литию и пело «Вечную память».
Таким образом, были остановки и богослужения: у Троицкого собора, у гимназии (где покойный был законоучителем), на углу 1-ой роты и Забалканского (ныне Московского) проспекта, где похоронную процессию встретило духовенство и крестный ход Афонского подворья, у Обуховской больницы, у Введенской церкви, у Владимирского собора.
До Троицкой церкви на Стремянной гроб несли священники, а затем – трезвенники, о чем они усердно ходотайствовали.
На углу Стремянной навстречу церемонии вышел крестный ход с духовенством Троицкой церкви (разрушена в 1966 году, на ее месте построены «Невские бани» — изд.), в зале которой подвижник немало потрудился для народа и на пользу Общества просвещения своими чудными беседами и чтениями со световыми картинами.
Смерть апостола трезвости была ударом, нежданным и тяжелым, не только для народа. Глубоко поразила она и любящее сердце первосвятителя Русской Церкви – митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Антония (Владковского).
а Никольском кладбище Александро-Невской лавры к служению литии вышли еще два святителя: Антонин и Димитрий. Предавая тело праведника земле, приспустили над могилой те самые хоругви, под сенью которых еще так недавно, 12 июня, почивший торжественно шел со своими трезвенниками-паломниками в Троице-Сергиеву пустынь…
Зазвучала земля о крышку гроба…
Послышались среди всеобщего плача пронзительные отчаянные рыдания…
— Дорогой батюшка, отец Александр! На кого ты нас оставляешь? Когда ты придешь к нам наставлять, проповедовать? Когда мы увидим твой кроткий, ласковый, сияющий святостью образ?
— Кого хоронят? – недоумением допытывался какой-то встречный господин, пораженный незабываемой картиной погребения.
— Дети хоронят своего отца, — ответил ему кто-то из рабочих…
«Не в долговечности честная страсть…»
У могилы подвижника современники не могли не вопрошать себя: почему так мало лет отпущено было Промыслом Божиим светильнику горящему и светящему, столь необходимому тысячам тысяч людей?
Это был 1905-год. Первая русская смута, грозные пророчества святого праведного отца Иоанна Кронштадтского о грядущей государственной катастрофе.
Накануне драматических событий 1917-го отец Александр Рождественский пробудил от пьяного дурмана и вернул в строй целую армию воинов Христовых.
Можно не сомневаться: в час суровых испытаний эта армия осталась верна евангельским заветам и своему святому братству.
А совершитель великого дела народного спасения, как зрелый колос, восхищен на небо задолго до наступления тьмы…
Могилу отца Александра на Никольском кладбище Александро-Невской лавры украшает надгробие-колокол, увенчанный крестом.
На нем надпись:
«Александро-Невское Общество трезвости своему небесному укрепителю. Не в долговечности честная старость и не числом лет измеряется. Достигнув совершенства в короткое время, он исполнил долгие лета» (премудрость Соломона).
Так, словом Божиим, запечатлел народ безграничную любовь к своему печальнику.
Использованы сокращенные материалы из книги: «И один в поле воин». Издание храма Воскресения Христова у Варшавского вокзала Санкт-Петербург, набережная Обводного канала, 116 тел. (812) 316-00-93, 316-00-49.
Под общей редакцией архимандрита Сергия (Стурова)
Автор составитель: Людмила Яковлева.