В Просветительском центре прошла литературная встреча в цикле Христианская цивилизация: авторы и книги. В преддверии праздника Рождества Христова мы говорили о Рождественском цикле стихов И.А. Бродского. Два десятка стихотворений создавались на протяжении жизни поэта. Первое написано поэтом в 21 год, это Рождественский романс, последнее за месяц до смерти, в декабре 1995 года. Нет, это не гимны чудесному празднику, скорее попытка приблизиться к пониманию, зачем человеку нужен Бог? На выбор христоцентричной темы, как говорил Бродский, повлияли Л.Пастернак, А.Ахматова, Дж. Донн. «Мне ужасно понравился этот перевод небесного на земной… перевод явлений бесконечных в язык конечный». Бродский бережно сохраняет поэтический уровень Библии, но каждое его стихотворение передает и внутреннее состояние поэта, можно назвать стихи цикла духовной биографией Иосифа Бродского.
Волхвы забудут адрес твой.
Не будет звёзд над головой.
И только ветра сиплый вой
расслышишь ты, как встарь.
Ты сбросишь тень с усталых плеч,
задув свечу, пред тем как лечь,
поскольку больше дней, чем свеч
сулит нам календарь.
Что это? Грусть? Возможно, грусть.
Напев, знакомый наизусть.
Он повторяется. И пусть.
Пусть повторится впредь.
Пусть он звучит и в смертный час,
как благодарность уст и глаз
тому, что заставляет нас
порою вдаль смотреть.
И молча глядя в потолок,
поскольку явно пуст чулок,
поймёшь, что скупость — лишь залог
того, что слишком стар.
Что поздно верить чудесам.
И, взгляд подняв свой к небесам,
ты вдруг почувствуешь, что сам —
чистосердечный дар.
Это написано в Норенской под Архангельском, месте ссылки поэта в 1965 году. Это время, кстати, он называл самым счастливым для себя.
Одно из лучших стихов цикла «Сретенье» связано с именем Анны Ахматовой и сыном Андреем:
…он слышал, что время утратило звук.
И образ Младенца с сияньем вокруг
пушистого темени смертной тропою
душа Симеона несла пред собою,
как некий светильник, в ту черную тьму,
в которой дотоле еще никому
дорогу себе озарять не случалось.
Светильник светил, и тропа расширялась.
Обретение в конце жизни семейного угла, домашней жизни внесло некую утешительную ноту в последнее стихотворение цикла, написанное за месяц до смерти:
В пещере (какой ни на есть, а кров!
Надёжней суммы прямых углов!)
в пещере им было тепло втроём;
пахло соломою и тряпьём.
Соломенною была постель.
Снаружи молола песок метель.
И, вспоминая её помол,
спросонья ворочались мул и вол.
Мария молилась; костёр гудел.
Иосиф, насупясь, в огонь глядел.
Младенец, будучи слишком мал
чтоб делать что-то ещё, дремал.
Ещё один день позади — с его
тревогами, страхами; с «о-го-го»
Ирода, выславшего войска;
и ближе ещё на один — века.
Спокойно им было в ту ночь втроём.
Дым устремлялся в дверной проём,
чтоб не тревожить их. Только мул
во сне (или вол) тяжело вздохнул.
Звезда глядела через порог.
Единственным среди них, кто мог
знать, что взгляд её означал,
был младенец; но он молчал.
