Минские епархиальные ведомости. 2(73) 2005 г.
Валентина Никифоровна Дышиневич
«Веру свою, как дар Божий,
приняла я от отца Михаила»
(Светлой памяти протоиерея Михаила Севбо)
Светлой памяти митрофорный протоиерей Михаил Севбо (3.06.1908 – 21.11.1979 гг.) был одним из шести сыновей настоятеля Раковской церкви о. Симеона Севбо, приехавшего в Раков в 1911 году и воспитавшего своих сыновей в строгих правилах христианской морали, верности Церкви, любви к родной Беларуси и ее народу. Фундаментом воспитания было особое внимание к послушанию, трудолюбию, самодисциплине в сочетании с церковностью семьи. Серьезное отношение к школьному обучению детей сочеталось с требованием ежедневного участия их в трудовой жизни семьи. Характерно, что в доме был верстак, на котором мальчики учились работать с деревом, что было в традиции духовенства в память о евангельских плотниках Иосифе и Иисусе из Назарета.
Благочестивое воспитание дало добрые плоды: дети восприняли отцовскую любовь к Родине и Церкви. Сам о. Симеон во времена активной полонизации Западной Беларуси был среди тех священников, кто не принял приказ властей совершать церковное богослужение на польском языке. Не согласился он и проповеди говорить по-польски, за что и попал в известную Картуз-Березскую тюрьму. Как добрый пастырь, вдовый о. Симеон во время Второй мировой войны принял монашеский постриг с именем Стефан и был хиротонисан (рукоположен) во епископа с поставлением на Смоленскую кафедру. Позже его судьба сложилась трагично: во время отступления оккупационных войск из Беларуси он вместе с другими иерархами вынужден был выехать на чужбину, где очень тосковал о Родине. Умер он в Австрии в г. Зальцбурге в 1965 году. Сохранилось полное уважения и любви письмо верующих о его последних днях и похоронах, поехать на которые из Советского Союза сын протоиерей Михаил разрешения не получил.
Все сыновья о. Симеона Севбо с Божьей помощью и своим трудом смогли раскрыть на пользу людей данные им способности: двое – Михаил и Константин стали священниками, протоиереями, Петр – врачом, Николай – профессором Санкт-Петербургской военно-медицинской академии, Алексей инженером, талантливый Досифей (Феодосий), к сожалению, рано умер. Несмотря на исторически и политически очень сложные времена, все они сохранили в своей жизни принятые с детства нормы христианской жизни и глубоко патриотические чувства.
Мои воспоминания посвящены о. Михаилу, служившему в Раковской церкви Минской епархии с 1942 по 1952 годы.
Наиболее духовно одаренный, о. Михаил был человеком с философским складом ума, что в сочетании с церковным воспитанием дало в дальнейшем богатые плоды в его богословском образовании. К тому же он был талантлив как художник, тонко чувствовал музыку, обладал хорошим музыкальным слухом. Учился он в Виленской духовной семинарии, два года в Брестской гимназии, со степенью магистра окончил православный богословский факультет Варшавского университета (1934), защитив диссертацию на тему «Сущность и проявление древней мистики православного Востока». Тема диссертации очень важная, посвященная основе, сущности духовной жизни, но мало исследованная, ибо на первом плане у богословов были догматические вопросы, борьба с ересями в христианской церкви в первые века. Работал о. Михаил и над темой «Древний период славяно-кирилловской эпиграфики», «Крест Евфросинии Полоцкой», и в этом проявился его интерес к родным святыням. О белорусскости выпускника Варшавского университета свидетельствует запись в его документе об окончании обучения, что он имеет белорусский уклон, что считалось польскими властями отрицательной чертой. Само же окончание православного богословского факультета и избрание пути священника требовало в Польше того времени определенного мужества, твердости убеждений и отсутствия меркантильных соображений. Это было время нарастания в Польше преследования православных и белорусского языка. Стоит только вспомнить варварски взорванный в Варшаве прекрасный храм Александра Невского.
В 1936 году епископ Гродненский Савва (Советов) рукоположил Михаила Севбо во иерея. Молодой магистр богословия начал служение в деревенских приходах Западной Беларуси (Цырля, после – Орля). Внимательный и простой в отношении к каждому человеку, скромный и деликатный и в то же время непреклонный в исполнении своих обязанностей, он притягивал к себе этой скромностью и ответственностью за каждое негромко, спокойно сказанное слово. До последних дней жизни отличительной чертой его была выдержка и смирение истинного христианина – интеллигента в сочетании с особой внутренней памятью о полученной благодати священства: и в церкви, и дома всегда сдержанный – ни одного раздраженного слова или жеста. Дыхание этого внутреннего достоинства и уважения к образу Божию в себе и в другом человеке чувствовали все, кто встречался с батюшкой, даже и не понимая причины такого поведения. Люди благодарно тянулись к его миру и тишине, любили отца Михаила и очень уважали его. И это помогало в приходской жизни. Стоит только вспомнить паломничества крестным ходом из Цырлина в Жировичский монастырь с народным пением « У Жыровiцах нам з*явiлася, о Марые…» и другими молитвами. Мне об этом с большой теплотой через 40 лет рассказывала участница этих паломничеств.
Сама ж я знала о. Михаила с 1943 года. Мне было около 13 лет, когда я более года жила в семье батюшки, так как осталась одна. С началом войны дотла была разрушена жизнь моей семьи в г. Гродно. Отец был взят на военную переподготовку врачей и находился на советско-немецкой границе, где и погиб в первые дни войны. Мы с мамой бежали вместе с другими семьями военных в первый день войны в сторону Минска (мамина родина), но Минск бомбили, он горел, в город входили немецкие части. Несколько дней пробыли на окраине у кого-то, кто помнил маму еще девочкой. И пошли в деревню, на родину дедушки, которого я не знала. Мама умела шить, была общительной, и мы как-то устроились. Но по ночам в деревню стали приходить люди с винтовками: партизаны за едой, и просто грабители.
Активизировалась и полиция. Кто-то донес, что в деревне живет городская женщина, и маму забрали, а я осталась, так как была в лесу, в ягодах. Осталась одна…
В эти тяжелые дни взял меня к себе раковский батюшка. Помню, что как-то пряталась я на хорах церкви, так как ждали очередного обыска, и вместе со мною были две черненькие неместные девочки, возможно еврейки или цыганки. Как потом мне стало известно, батюшка искал возможности освободить маму из полиции, говорил с местным ксендзом, и тот как-то содействовал через своих парафиян (служившие в полиции были из местных, отношения с ксендзом у батюшки были хорошие, как вообще с людьми). Главное было, чтоб кто-то не довел дело до расстрела на месте. Суда же тогда никакого не было. Батюшка, видимо, через людей свидетельствовал, что арестованная – местная, православная, не партизанка, не коммунистка. Мама была отослана в Минскую тюрьму, из которой она через год дивным образом по Божьей воле бежала: когда она по приказанию носила на дворе воду, немецкий солдат охраны отошел от неплотно закрытых ворот, и мама рискнула бежать. Мог он стрелять в нее, но выстрелил в другую сторону… Вижу в этом милость Божию по молитвам батюшки, Церкви, да и сама я тогда по-детски искренне и горячо молилась.
Веру свою, как дар Божий, получила я в страшное время войны и скорби из рук о. Михаила. Это не было школьное обучение и наставление. Наоборот, полная свобода в получении веры. С детства я не имела религиозного воспитания, только втайне крещенная, да в доме никогда не было никаких безбожных или антицерковных слов или портретов «вождей». Правда, когда мы из Сибири, из Омска, приехали в так любимую отцом Беларусь, мама сходила со мною в Покровскую церковь в Гродно, а позже мы с семьей были на Немане, и отец показал мне древнюю Коложскую (Борисоглебскую) церковь. И это запомнилось на всю жизнь.
Вот таким был мой церковный багаж. Батюшка как-то очень просто и соответственно состоянию моей души открыл мне дверь в мир Евангельского понимания, любви и радости Христовой, дал мне прочитать Евангелие. Читала, и в сердце лились именно радость и свет. Удивительно, ибо это было наперекор пережитому: страшная военная дорога, когда мы с мамой шли из Минска в деревню, темный лес и встающая огромная красная луна, которую я, городской ребенок, видела впервые, и поле с убитыми советскими солдатами, в лица которых вглядывается мама, видимо думая о судьбе мужа…
Вопреки человеческой злобе вдруг это евангельское милосердие, любовь, радость от встречи со Христом… Так понимаю сейчас, а тогда просто стало легко и светло. И еще навсегда осталось впечатление от книги Г. Сенкевича «Камо грядеши» о первых христианских мучениках и их жертвенной любви к Спасителю. И сейчас, когда за богослужением поют «Святые мученики»… душа наполняется особым чувством: Евангелие и мученики за веру для меня едины. А тогда – Церковь, богослужения: душа дивно впитывала пение древних молитв. Особенно помню первую в жизни Светлую Пасхальную заутреню: теплая весенняя ночь, крестный ход останавливается у дверей церкви, торжественный возглас батюшки, двери открываются и вот он храм, полный света, ликующей радости Христос Воскресе!» Храм кажется таким высоким, высоким – от земли к небу… В жизни я побывала во многих храмах и монастырях, но навсегда особо осталась в памяти эта пасхальная служба в Раковской церкви во имя Христово. И еще духовно значимое для меня: когда Ракову угрожала бомбежка, все святое батюшка переносил в крипту храма, под алтарь. Помочь нести Св. Плащаницу он сказал мне. Несли, и он говорил о Марии Магдалине… В это тревожное время как-то особо чувствовалась напряженность и значимость евангельского повествования. Этого не передашь.
Один случай озадачил тогда меня своей непонятностью: я спустилась под алтарь и хотела зачем-то пробежать мимо стоявшего «стеклянного колпака» (не знала, что это дароносица с запасными Святыми Дарами) и внезапно остановилась, не могла двинуться дальше… Вернулась к батюшке, и он сказал – хорошо, что не пошла. Больше тогда не говорилось, а много лет спустя, в Голубково, спросил, помню ли об этом: значимым был для него этот факт. А я и сейчас помню силу, ограждающую Святые Дары.
Всего не расскажешь, но хочу рассказать о раковском церковном хоре военных лет. Он был невелик, но хорошо слажен. Я часто бывала на клиросе, и мне запомнилась атмосфера особой внимательности, ответственности и молитвенности певчих: не просто пели по нотам (которых подчас и не было), а именно служили Богу. Регентом – псаломщиком был человек, всем сердцем преданный своему делу, к которому относился очень серьезно. В хоре пела его жена, обладавшая прекрасным контральто: голос был низкий, глубокий, бархатный, сильный, но гармонично звучавший в хоровом пении. В хоре пела, как мне помнится, и Анна Ивановна (единственное имя, что помню) – женщина с высоким, светлым, почти колоратурным, сопрано. Она была родом из России и тоже во время войны жила при семье батюшки.
Любил батюшка пение, придавал ему большое значение в духовной жизни прихода и вечерами, чаще в воскресенье, в его доме собиралось несколько девчат и женщин, пели народные духовные песни, что-то из церковного – искренне, с большой душевной теплотой. Вот тут и звучал особенно голос Анны Ивановны. Прошли годы, слушала я многие прекрасные светские и церковные профессиональные хоры, а живет память об этом простом народном христианском пении. Не помню я имен приходивших к батюшке прихожан, в большинстве они были из деревень. Из Раковских помню семью Сташевских, кажется, сестер-учительниц, одна с именем Евфросиния. Они были друзьями семьи, очень уважали и любили батюшку. Через много лет в Минске Евфросиния вспоминала духовную поддержку батюшки в годы войны.
Запомнилось мне и что-то из дел милосердия в быту: у батюшки был конь (чтобы ездить по деревням), и он пахал землю каким-то немощным женщинам, вообще во время войны взялся за плуг и косу, чтобы прокормить семью и помочь другим. Знаю, что сразу после войны своими руками построил дом старосте – участнику I Мировой войны и инвалиду Великой Отечественной. Работать с деревом, строить, батюшка любил, и всегда, где бы ни служил, начинал строительные дела, считал это своей обязанностью: сам или с кем-то строил колодец или какой-нибудь складик, печечку, ремонтировал церковную сторожку или делал скамейки, чтобы людям легче было – в церковь же приходили пешком издалека.
Много делал и для дома, где жила семья. Рассказывали после, что во время войны он как-то добывал лекарства и посылал их больным, раненым, как мог помогал военнопленным, партизанам, беженцам – молитвой и делами откликнулся на призыв Патриарха Сергия защищать Родину. Это был отклик христианского сердца на беду народную.
На кухне батюшки иногда варилось целое ведро какой-то еды. Ее кому-то относили. Батюшка никогда не рассказывал о сделанном, вообще дела милосердия делались им как-то незаметно, тихо, но оставались в памяти людей.
Был батюшка человеком не говорливым, но умел найти доброе слово, контакт даже с пьяницею, пришедшим за рубликом и становившимся своеобразным другом. И при этом всегда сохранялось достоинство священника.
Последние годы жизни о. Михаила в Ракове были очень сложными. Церкви почти невозможно было оплатить огромные для прихода налоги. Выжить семье помогало небольшое хозяйство и заботливость жены о. Михаила Елены Александровны. Она все годы мужественно боролась за благополучие семьи и достойное воспитание троих детей. Маленькая ростом, худенькая, трудолюбивая, она упорно овладевала наукой деревенской хозяйки, сохраняя при этом принятые с детства культурные навыки. Была же она дочкой русского профессора и матери польки-католички, в память умершего мужа учившей дочь в Варшавской русской гимназии и даже согласившейся на ее брак с будущим православным священником. В доме звучала русская, белорусская, польская речь.
Причиной отъезда из Беларуси было состояние здоровья батюшки. С детства болезненный, он страдал недугом желудка, а главное, утрачивал голос: церковь не отапливалась, и это было катострофично. Нужен был теплый климат. Выехали из Ракова в 1952 году. Для о. Михаила это было очень тяжело, ибо тут прошло его детство, юность и десять лет пастырского служения. Получил о. Михаил назначение сначала в г. Азов Ростовской епархии, возглавляемой митрополитом Вениамином (Федченковым), после в 1954 году – в Евпаторию Крымской епархии, где нес архипастырское служение святитель Лука (Войно-Ясенецкий). Отец Михаил стал настоятелем былого греческого храма во имя пророка Божия Илии. Тут особенно проявились его способности и любовь к украшению церквей. Еще в студенческие годы он был в кружке иконописи и его работы экспонировались на выставках православного искусства в Варшаве. Позднее украшал он своим искусством многие храмы, что было подчас и материальной поддержкой в сложных условиях служения православного священника в тогдашней Польше. В Евпатории батюшка совершил настоящий подвиг: за два года с помощью прихожан он прекрасно расписал храм и сделал его косметический ремонт. Надеялся пригласить с Кипра греческого архиепископа Макариоса, делам которого очень сочувствовал.
Почувствовав большую любовь и искренность батюшки, люди потянулись к Церкви, но в 1960-1961 гг. начались настоящие гонения. В местной газете была напечатана лживая, клеветническая статья с обвинениями настоятеля церкви в безнравственности. Храм закрыли по причине будто бы трещины вверху колокольни, под которой был вход. Позже росписи храма были забелены, а сам он переделан в спортивный зал…
Большой болью было все это для батюшки. Духовно поддержал его тогда правящий архиерей Крымской епархии архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий). Позднее среди бумаг усопшего о. Михаила было найдено письмо святителя и выдающегося ученого-хирурга, который сам прошел тяжелый путь гонений и ссылок, а в наше время причислен Русской Православной Церковью к лику святых. Он писал: «Достопочтенного протоиерея Михаила Севбо, подвергшегося тяжко греховному публичному поношению от бывшего диакона Михаила Потапова, отрекшегося от веры в Господа Иисуса Христа, почитаю своим архипастырским долгом утешить благодатными словами Спасителя нашего: «Блажене есте, егда поносят вам и изженут, и рекут всяк зол глагол на вы, лжуще Мене ради: радуйтеся и веселитеся, яко мзда ваша многа на небесех» (Мф. 5: 11-12). Свидетельствую перед паствой вашей, что все поношения Вас Потаповым считаю Вашими достоинствами и заслугами, а клеветам и лжи Потапова, конечно, нисколько не верю и объявляю Вам за все примерное служение Ваше мою архипастырскую благодарность. Управляющий Крымской епархией архиепископ Лука».
Огромной радостью для отца Михаила было пасхальное приветствие Владыки Луки: «Воистину воскресший Христос да озарит небесным светом сердца наши, дорогой брат мой во Христе, и да подаст нам вечный мир… Радуюсь Вашим успехам в духовной жизни и шлю Вам заочно благословение мое… Прошу молитв Ваших о мне. Пасха Христова 1961 г. Симфероволь».
Сам о. Михаил никогда не рассказывал о пережитых гонениях, будто ничего и не было. Я приезжала к нему в Евпаторию и ничего не знала.
Далее было служение в г. Луге (1963 г.) Ленинградской епархии. В 1964 году батюшка был переведен на место настоятеля храма «Крылечко» бывшего Тихвинского монастыря. Был и благочинным церквей г. Тихвина. В его письмах из Тихвина чувствуется душевный покой и сосредоточенность – отклик дыхания монастырских келий. Наверное, в это время написаны им многочисленные тетрадки выписок из святоотеческих творений. Читаешь их и чувствуешь глубину его богословского разумения и духовного опыта. Любил батюшка своим твердым почерком, простой ручкой старательно переписывать акафисты. В этом было определенное проявление его молитвенности, радости духовной.
В Тихвин приезжал из Ленинграда нынешний Митрополит Минский и Слуцкий Филарет (Вахромеев), тогда викарный епископ Тихвинский. И поныне Владыка Филарет по-доброму вспоминает о. Михаила Севбо.
С 1969 года батюшка стал настоятелем храма в селе Голубково (полчаса езды от Луги). На высоком взгорке, среди деревьев, на погосте недалеко от большого Череменецкого озера стоит каменная церковь. Существует придание, что в этом месте когда-то останавливалась княгиня Ольга проездом из Новгорода в Киев. Тихое, красивое место: могилки, церковь и маленькая избушка. Это был какой-то новый период в жизни о. Михаила, особо молитвенный: молебны, отпевания, панихиды.
Люди приходили довольно редко поминать усопших, но воскресную Божественную литургию и праздничные службы батюшка служил регулярно, читал свой большой синодик о живых и усопших, акафисты, молебны. Много читал, определенное время отдавал любимому делу – иконописи. Последней я видела в храме тонко, с любовью написанную для аналоя светлую, созвучную оригиналу копию иконы «Святая Троица» преподобного Андрея Рублева. В Евпатории запомнилась настенная роспись на тему «Воскресение Христово». Живописных работ его в Ракове я не знаю, но помню, что мне доверялось рисовать по трафарету орнаментальную раму для иконы.
Усилиями о. Михаила голубковская церковь обновилась: своими руками с помощью трех женщин-певчих из Ленинграда, жертвенно 3,5 часа всякий раз ехавших на службу в Голубково, был сделан ее ремонт, покрашена крыша (на рабочих денег не было), церковная избушка стала уютной и теплой, чтобы можно было поесть и отдохнуть приезжавшим в церковь. Батюшка много тут зимой писал писем, читал. Была плотницкая и иная работа и по дому в Луге, где жила семья. Пишу подробно, ибо молитва и труд все время сочетались в жизни о. Михаила. Это – как у подвижников-монахов былых времен, хотя был он человек семейный, общался с разными людьми. И еще характерное: некрепкий здоровьем он всегда утром обливался ведром холодной воды из колодца, что сочеталось с большой аккуратностью в быту, строгой последовательностью во всем.
Как-то за год до его кончины в 1979 году приехала я в Голубково, и батюшка рассказал мне то, о чем не говорил семье: как-то после богослужения он почувствовал сильную боль в сердце, приложился к иконе на средине храма – не прошло. Принял это как знак – пришло время… Так и сказал мне. Вместо врачей и лекарств вновь, более активно взялся за улучшение быта в Голубково: начал делать маленькую печечку в алтаре, видимо, чтобы новому батюшке, который будет после него, было лучше в холодные зимы. Накануне кончины носил кирпич, молился, закрыл церковь и почувствовал себя плохо – сердце. Дошел до избушки. Хористка Сусанна хотела помочь, но чем? Он молча лежал в своей комнате-молельне, видимо молился. Утром приехали из Луги дочка с врачом, чтобы везти батюшку в больницу. Он сам вышел из избушки, перекрестился на церковь, сел в машину и умер. Это было 21 ноября 1979 года в день Св. Архистратига Божия Михаила и Всех Небесных сил. Не каждому Бог дает такое – умереть причащенному, после молитвы, без страданий и человеческой суеты. Тихо и достойно, как и жил.
Похоронен о. Михаил на православном кладбище, возле церкви, как и должно священнику. Я была на похоронах. Отпевали вечером. В храме темно, только свечи у гроба. Сквозь слезы поют певчие – они очень любили батюшку. Были только самые близкие, кто смог приехать. Был и кто-то из Псково-Печерского монастыря. Возможно, от архимандрита Иоанна Крестьянкина, ибо между отцом Михаилом и им была духовная связь. Помню, что потом отвозила я в Печеры для о. Иоанна сделанную в Государственной библиотеке БССР по поручению почившего ксерокопию книги о монастырских надгробиях Печер: даты, научная расшифровка надписей. Прошли годы и отец Иоанн сказал как-то мне вместе с ним помолиться на Литургии в Печерах о упокоении души протоиерея Михаила из Голубково – молитвенно помнил о нем.
А тогда, в день похорон, было морозно, солнечно, мерзлая земля тяжело поддавалась лопатам. Горечь утраты, а на душе светло и как-то особенно спокойно… «Со святыми упокой, Христе, душу раба Твоего…» Могилка батюшки тесно окружена крестами ранее почивших, за которых он так много всегда молился.
Очень глубоко чувствовал батюшка связь живых и умерших, сущность жизни вечной, ответственность человека – глубокой веры был пастырь и человек.
В обстоятельных, больших письмах о. Михаила всегда чувствовался богослов глубокой мысли и евангельского разумения с философским подходом христианина к вопросам жизни и смерти. Как человек ясного ума, знания и понимания сокровищ духовной и мирской культуры, он был вдумчивым, интересным собеседником, всегда интересующимся тем, что происходит в мире, но основное – был молитвенником за живых и почивших.
Прошло 60 лет, как я первый раз услышала вдумчивые слова о. Михаила, и только сейчас по-настоящему понимаю, как поддерживала меня всю жизнь его память и молитва, как бы ни отклонялись пути моей жизни. Больше понимаю теперь сложность и трудность его пастырского и жизненного пути, терпеливое несение своего креста и неизменную верность послушанию Церкви, истинное христианское смирение, достоинство священника и глубокую любовь к Родине и народу.
Внешне незаметную жизнь батюшки Церковь заметила и в сложные времена. Патриарх Пимен наградил его почетным правом служения Литургии при открытых Царских вратах, добрым словом поддержал в тяжелое время святитель Лука (Войно-Ясенецкий), молитвенная память соединила в последние годы с о. Иоанном (Крестьянкиным). Имена эти о многом говорят. Знаю, что сам о. Михаил очень уважал архиепископа Луку, Митрополита Никодима (Ротова), архимандрита Иоанна……
Вспоминаю прошлое и наполняется сердце благодарностью к Богу, Церкви нашей, что был такой батюшка о. Михаил Севбо.
(Копию статьи передала в отдел ЦИО прихожанка О.Севбо)